Presentamos esta muestra de poetas rusas con tintes amorosos. Cinco poetas, algunas contemporáneas, otras de inicios del siglo XX que dan una visión de lo que escriben algunas de las más conocidas poetas en Rusia. La traducción corre a cargo de Valeria Guzmán Pérez.
.
.
.
OLGA BERGGOLTS
(San Peterburgo, 1910 – Leningrado, 1975)
Al canto
Despierta, como quieras, pero despierta en mí,
desde el frío, desde las adormiladas profundidades.
No sueño con que pronuncies una palabra pero
dame algún indicio de que aún estás vivo.
No estoy pidiendo la permanencia ni el instante.
Acaso no un verso, sólo un suspiro, un grito.
Acaso sólo un lamento o un susurro.
Acaso el sordo sonar de tus cadenas.
.
.
К ПЕСНЕ
Очнись, как хочешь, но очнись во мне –
в холодной, онемевшей глубине.
Я не мечтаю – вымолить слова.
Но дай мне знак, что ты еще жива.
Я не прошу надолго – хоть на миг.
Хотя б не стих, а только вздох и крик.
Хотя бы шепот только или стон.
Хотя б цепей твоих негромкий звон.
.
.
.
.
POLINA BARSKOVA
(Leningrado, 1976)
Conjunción Y
Nos vimos por primera vez el domingo. No, no fue así
ya nos habíamos visto antes pero no fue.
Tú tomabas el café usando el popote como si
fueras un ave errante que se detiene a contemplar un caballo en un abrigo.
Y tú tomaste mi mano, me tomaste de la mano, me tomaste a mí.
Y el árbol de los frutos rojos y la montaña y la montaña.
Y nos reímos y escuchamos y, ¡Dios!, cada cosa se volvió basura.
Y el árbol de los frutos rojos y la corteza y la corteza.
Y nos teníamos el uno al otro sin pausa como animales en una madriguera.
Y si cada cosa después de estos eventos es triste, entonces no somos estas cosas.
Y crecimos entre la basura y jugando con la basura.
Y tú acaricias mi piel con pequeñas perlas. Y casi es enero
y aquí hay, ¡perdóname!, una magnolia rosa con sus pétalos de lenguas de perro
que se precipitó en un fondo gris y cada vez que doy un paso
que atravieso estos milagros, recuerdo el olor de tu mano
arrancada de mí, arrancada de ti.
.
.
Союз И
Мы встретились в воскресение нет не то
Мы встречались и раньше но это было не то
Ты кофе пил через трубочку да ну и что
Голь перекатная птица залетная конь в пальто.
И ты взял меня за руку взял меня на руку взял меня.
И дерево в красных ягодах и гора и гора
И мы смеялись и слушали и Господи всё фигня
И дерево в красных ягодах и кора и кора.
И мы имели друг друга не останавливаясь как звери в бойницах нор.
И хоть всякая тварь после событья печальная да мы не всякая тварь.
И мы росли из всякого сора и мы разгребали сор.
И ты втирал мне в кожу зерна жемчужны. Вот уже и январь
И у нас тут я извиняюсь магнолии распустили песьи свои языки
Розовые на сером фоне осадков и каждый раз, проходя
Мимо этих чудес вспоминаю запах твоей руки
Оторванной от меня оторванной от тебя.
.
.
.
.
OLGA SEDAKOVA
(Moscú, 1949)
Tú sabes que te amo tanto
que si llegara la hora
de separarme de ti,
no me separaría:
¿Cómo se podría olvidar el fuego?
¿Cómo se podría olvidar
que la felicidad quiere ser
y que el dolor quiere no ser?
Tú sabes que te amo tanto
que en esto no hay diferencia:
El soplo del viento, el crujido de las ramas, la vida de la lluvia,
el camino como una vela,
los murmullos de la oscuridad,
el pensamiento que arde como un incendio,
e inclusive una mariposa que estalla
tristemente en seco contra el cristal.
.
.
Ты знаешь, я так тебя люблю,
что если час придет
и поведет меня от тебя,
то он не уведет:
как будто можно забыть огонь?
как будто можно забыть
о том, что счастье хочет быть
и горе хочет не быть?
Ты знаешь, я так люблю тебя,
что от этого не отличу
вздох ветра, шум веток, жизнь дождя,
путь, похожий на свечу,
и что бормочет мрак чужой,
что ум, как спичка, зажгло,
и даже бабочки сухой
несчастный стук в стекло.
.
.
.
.
MARINA TSVETAEVA
(Moscú, 1892 – Yelábuga, 1941)
S.E
Yo escribí en la pizarra
y en los pliegues de viejos abanicos
y en el río y en la arena del mar
con los patines sobre el hielo y con el anillo sobre el cristal-
y en los troncos que tienen cientos de inviernos
en fin -¡para que todo el mundo lo supiera!-
qué tú eres mi amado, ¡amado, amado, amado!-
Lo firmé –con el arcoíris del cielo.
¡Y cómo deseaba que cada uno floreciera
durante siglos junto a mí, bajo mis dedos!
Luego, con la frente apoyada en la mesa
fui tachando –cruz tras cruz- el nombre…
Pero tú, preso en la mano de un escribidor corrupto
¡Tú, tú me muerdes el corazón a mí!
¡Tú, el que no traicioné nunca! ¡Grabado en el anillo!
Tú- vivirás ileso en las tablas de la ley.
.
.
С.Э.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду, и кольцом на стеклах, –
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец, – чтоб всем было известно! –
Что ты любим! любим! любим! любим! –
Расписывалась – радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала – имя…
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях.
.
.
.
.
ELENA SHVARTS
(San Petersburgo, 1948 – 2010)
¿Qué pretendes decir? ¿Que un huérfano es una medida,
la medida de todo lo medible?
No. No quiero creerlo.
Como carnada es más dulce que los gusanos.
Con él se captura al blanco pájaro débil
o a los peces en las coloridas profundidades.
En el agua dormida, incluso puede ser tentado Dios
y morder el anzuelo.
.
.
Что ж, ты хочешь сказать, сирота – это мера,
Мера всех измеримых вещей?
Ничего не хочу, в сироту только верю –
Как в наживку – он слаще червей.
На него ты поймаешь белую в обморок птицу
Или рыбу в придонных цветах,
А на сонной воде может Сам им прельститься –
Бог клюет хорошо в камышах.
